Искры от костра на Площади Цветов Джордано Бруно сожгли не за то, что он был ученым. Но и не за то, что он им не был
Надпись на памятнике на Площади Цветов в Риме гласит: «9 июня 1889 года. Джордано Бруно. От предвиденного им столетия, на месте, где был зажжен костер». Фото (Creative Commons license): Andrea Morasso
17 февраля исполняется 408 лет со дня гибели итальянского философа Джордано Бруно (Giordano Bruno), которого по приговору суда инквизиции сожгли как еретика. Дата, конечно, не круглая, однако интерес к жизни и творчеству Бруно, его учению о бесконечности Вселенной и множественности в ней обитаемых миров, а также причинам казни философа, не зависит от круглых дат.
Более того, складывается впечатление, что искры, разлетевшиеся от костра, зажженного ранним утром на Площади Цветов (Piazza di Campo de' Fiori) в Риме, до сих пор не погасли и периодически вспыхивают огнем ожесточенных споров между представителями науки и религии. Вспомним хотя бы отмененный недавно визит папы римского Бенедикта XVI (Benedict XVI) в университет Сапиенца (La Sapienza), профессура которого припомнила понтифику неосторожные высказывания о суде над Галилеем, или бурную полемику, вызванную письмом десяти наших академиков президенту Владимиру Путину об угрозе клерикализации России. Интересно, что в ходе этой полемики и сторонники, и противники академиков вспоминали Бруно. Одни — как мученика науки, ставшего жертвой церковных мракобесов, другие — как отпетого еретика, не имевшего никакого отношения к науке. Но кем же на самом деле был Джордано Бруно?
Родился будущий философ в 1548 году в маленьком городке Нола, вблизи Неаполя. Поэтому он часто называл себя Ноланцем. Точная дата рождения Бруно и сведения о его родителях отсутствуют. Известно лишь, что при крещении он получил имя Филиппо, а в 1562 году переехал в Неаполь. Через три года, чтобы получить образование, Бруно стал послушником монастыря Сан-Доменико Маджоре, а 1566 году — монахом-доминиканцем, приняв имя Джордано. Во время обучения в монастыре Бруно проявил большие способности и даже как обладатель феноменальной памяти (он знал наизусть Библию) был однажды представлен папе римскому Пию V (Pius V, 1504–1572). В то же время молодой монах проявил несомненную склонность к вольнодумству. Под влиянием распространявшихся в Европе реформаторских идей он выставил из своей кельи образа святых, оставив лишь распятие, так как видел в почитании икон признаки языческого идолопоклонства.
Возникший тогда скандал удалось замять, но в 1576 году, вскоре после присвоения ему степени доктора богословия, Бруно был обвинен властями монастыря в ереси. Спасаясь от суда инквизиции, он бежал сперва в Рим, а затем на север Италии. В 1578 году Бруно перебрался в Женеву, где подвергся кратковременному тюремному заключению за критику местных богословов, а затем выслан из города. Из Швейцарии беглец отправился во Францию и в 1580 году начал читать лекции по философии в университете Тулузы. В 1581 году Бруно приехал в Париж. Там к молодому философу-богослову быстро пришла известность, во многом благодаря лекциям и работам по искусству памяти, в которых он развивал идеи Раймунда Луллия (Ramon Llull, Raymond Lull/Lully, 1233–1315), Николая Кузанского (Nikolaus von Kues, Nicolaus Cusanus, Nicolaus Cancer, 1401–1464) и ряда других средневековых и античных философов. В 1582 году Бруно издал в Париже комедию «Подсвечник» на итальянском языке и три трактата на латыни, посвященные искусству памяти. Кроме того, его пригласили в качестве личного лектора к королю Генриху III (1551–1589), интересовавшемуся этим искусством.
Напряженное внимание просвещенного европейского общества XVI века к развитию человеческой памяти не случайно. Ему известный британский историк Фрэнсис Амелия Йейтс (Dame Frances Amelia Yates, 1899–1981) посвятила одну из своих монографий — «Искусство памяти» (The Art of Memory, 1966). Умение запоминать большие объемы информации было очень полезным, особенно во время переговоров. К тому же память рассматривали как некий «мост», соединяющий душу и разум человека с внешним миром. Собственно, еще Платон, анализируя озарения, позволяющие нам внезапно видеть те связи, которые мы ранее не осознавали, предположил, что познание — это воспоминание. Похожую идею через 2000 лет в своем «Диалоге о двух главнейших системах мира» развивал Галилей, объяснявший читателям, что они уже обладают нужными знаниями и, что сейчас он, Галилей, продемонстрирует им это при помощи мысленных экспериментов.
Античные, а позже средневековые и ренессансные философы также заметили, что успешному запоминанию помогает использование всевозможных ассоциаций со зрительными образами, числовыми рядами и т.п. А что, если эти ассоциации, способствующие развитию памяти, являются формой воздействия на мышление каких-то загадочных сил, после овладения которыми человек сможет достичь невиданных ранее высот? Неудивительно поэтому, что в XVI веке довольно широкое распространение получали так называемые театры памяти (европейский аналог восточных садов камней) — особые строения (в частности, лабиринты), заполненные всевозможными изображениями, способствующими медитации. Умение эффективно пользоваться своей памятью рассматривалось во времена Бруно как разновидность магии — особое искусство, овладеть которым могут лишь избранные.
Древнее искусство создания лабиринтов получило новый толчок в своем развитии в XVI веке. Успехи в исследовании Земли, в естественных науках, возникновение учения о множественности миров — все это отразилось на философском восприятии лабиринта как символа Вселенной и человеческой жизни. Подобные лабиринты из живой изгороди стали обязательной деталью многих европейских садов и парков, превратившись в популярное развлечение для аристократии. Фото (Creative Commons license): Ingrid aka Ingorrr
Подчинение процесса мышления строгим правилам, позволяющим избавляться от всевозможных предрассудков и заблуждений, становится одной из центральных тем в сочинениях выдающихся философов XVII века — Фрэнсиса Бэкона (Francis Bacon, 1561–1626), Галилео Галилея, Рене Декарта, Бенедикта Спинозы (Benedictus Spinoza, 1632–1677). Бруно же двигался в ином направлении. Он создавал совершенно особый мир — гигантский, бесконечный театр памяти, в котором человек постоянно не равен самому себе и просто обречен «рассекать кристаллы небес и устремляться в бесконечность», как писал Ноланец в одном из своих сонетов. Исключительно важную роль в создании такого мира сыграли космологические идеи Бруно.
Сейчас часто приходится слышать о том, что Бруно не был ученым — обращаясь к астрономии и математике, он допускал грубейшие ошибки, в его трудах полно нелепостей и неясностей. Отчасти это верно, хотя немало серьезных ошибок и нелепостей можно найти в трудах любого ученого-основоположника науки Нового времени — от Галилея до Ньютона. Бруно действительно не был ни астрономом, ни математиком, ни философом-логиком в духе Декарта или Спинозы. Его важность для современной науки состоит в другом.
В начале 1583 года с рекомендательными письмами от Генриха III он приехал в Англию, где сблизился с просвещенными аристократами из круга Филипа Сидни (Sir Philip Sidney, 1554–1586). Продлившееся до конца 1585 года пребывание в Англии стало самым счастливым и плодотворным периодом в жизни Бруно. Он читал лекции, вел публичные диспуты в защиту учения Коперника, а в 1584–1585 годах издал в Лондоне на итальянском языке философские диалоги «Пир на пепле», «О причине, начале и едином», «О бесконечности, Вселенной и мирах». В них была выстроена космологическая теория, впервые объединившая идеи множественности миров, бесконечности Вселенной и гелиоцентризма.
Важно подчеркнуть, что ни учение о множественности миров, возникшее еще в античности, ни теория Коперника, ни идея о бесконечности Вселенной, которую можно найти у Николая Кузанского и Леонардо да Винчи, не были придуманы Джордано Бруно, и католическая церковь не считала их еретическими. Что же нового и опасного для церкви внес в эти концепции Бруно?
Гравюра из книги Уильяма Кенингема «The Cosmological Glasse» (1559) иллюстрирует Птолемееву модель Вселенной. Атлант, отождествленный с Птолемеем, держит на своих плечах армиллярную сферу, изображающую Вселенную. В центре сферы — Земля, созданная из элементов земли и воды. Вокруг Земли две сферы с оставшимися двумя элементами — воздухом и огнем. На других вращающихся и закрепленных сферах находятся планеты и звезды. Primum mobile, последняя (одиннадцатая) сфера в системе мира Птолемея, расположена за сферой неподвижных звезд и сообщает движение всем остальным сферам. Далее располагаются знаки зодиака
В античной и средневековой философии наша Вселенная рассматривалась как замкнутый и конечный мир, в центре которого — Земля, окруженная небесными светилами. Считалось, что другие миры, если и существуют, то находятся за пределами нашей Вселенной и представляют собой аналогичные (замкнутые и конечные) вселенные, в центре которых тоже располагается какая-то земная твердь, окруженная некими небесными светилами. До Бруно видимые нами звезды и планеты не рассматривались в качестве отдельных миров.
Бруно показал, что суточное вращение Земли уже само по себе объясняет синхронность движения «неподвижных звезд», а это делает избыточным представление о «небесной тверди». Наша Вселенная оказалась разомкнутой, в одном пространстве с другими мирами. Движущаяся в этом пространстве Земля теперь полностью лишалась статуса центра Вселенной. Впрочем, во Вселенной, по мнению Бруно, вообще не было никакого центра: одна ее точка ничем принципиально не отличалась от другой. Что же касается существования других миров, подобных земному, то эта проблема из чисто умозрительной (о наличии вселенных, находящихся за пределами нашей Вселенной можно было только гадать) превращалась в техническую, почти ничем не отличавшуюся от поиска новых континентов. Позже, отвечая на вопросы следователей о сути своего учения, Бруно, объяснял:
В целом мои взгляды следующие. Существует бесконечная Вселенная, созданная бесконечным божественным могуществом, ибо я считаю недостойным благости и могущества божества мнение, будто оно, обладая способностью создать, кроме этого мира, другой и другие бесконечные миры, создало конечный мир.
Итак, я провозглашаю существование бесчисленных миров, подобных миру этой Земли. Вместе с Пифагором я считаю ее светилом, подобным Луне, другим планетам, другим звездам, число которых бесконечно. Все эти тела составляют бесчисленные миры. Они образуют бесконечную Вселенную в бесконечном пространстве.
В гордой декларации Бруно важно обратить внимание на слова о бесконечном божественном могуществе: именно этот тезис, а не новая космология, сыграл роковую роль в судьбе мыслителя. Дело в том, что Бруно считал христианского Бога слишком приземленным и слишком ограниченным, чтобы соответствовать той Вселенной, которая открывалась его философскому зрению. И обратно, бесконечная Вселенная, заполненная бесчисленными мирами, должна была стать основой для поиска истинного божества, адекватного эпохе Великих географических открытий и грандиозных достижений в науке, технике и искусстве.
Разрабатывая свою космологию, Бруно полагал, что она станет прологом для нового религиозно-мистического учения — «философии рассвета», которая придет на смену погрязшему в распрях католиков и протестантов христианству. Наряду с трудами по космологии, он издал в Лондоне на итальянском языке диалоги «Изгнание торжествующего зверя» и «Тайна Пегаса» — злую сатиру на христианское вероучение. Эти публикации вызвали неодобрение со стороны английских друзей и покровителей философа. В конце 1585 года Бруно вернулся в Париж, но вскоре покинул его из-за конфликта с теологами. Для итальянца снова начались годы скитаний.
В 1591 году Бруно, получив приглашение венецианского дворянина Джованни Мочениго (Giovanni Mocenigo) стать его домашним учителем, вернулся в Италию. Однако через год Мочениго выдал Бруно венецианской инквизиции, обвинив своего учителя в антихристианских взглядах, а в 1593 году римская инквизиция добилась выдаче ей арестованного философа.
Статуя Климента VIII на его могиле в капелле Боргезе в базилике Санта-Мария Маджоре. Фото: Marie-Lan Nguyen/Wikimedia Commons
В Риме следователи постепенно осознали, какую опасность для христианства таят в себе идеи Бруно, объединенные в целостное и сильное учение. К сожалению, мы никогда не узнаем, о чем несколько лет следователи спорили с Бруно: большая часть материалов следствия погибла в результате попытки Наполеона вывезти архивы Ватикана в Париж. Тем не менее из сохранившихся документов видно, что Бруно не был для церкви простым еретиком. На это указывает и многолетнее следствие, перемежаемое богословскими спорами (с обычными еретиками так не возились), и высокий ранг трибунала, выносившего приговор (9 кардиналов во главе с папой Климентом VIII (Clement VIII, 1536–1592), и атмосфера строгой секретности при оглашении приговора (мы до сих пор не знаем, в чем конкретно, кроме общих слов о вероотступничестве, обвинялся Бруно). Даже три столетия спустя страсти не улеглись. В 1886 году было обнаружено «Краткое изложение следственного дела Джордано Бруно», составленное в 1597–1598 годах и, по-видимому, ставшее основой для формулировки обвинительного заключения. Но папа Лев XIII (Leo XIII, 1810–1903) распорядился укрыть этот документ в своем личном архиве, и повторно он был найден лишь в 1940 году.
Сейчас трудно с уверенностью сказать, насколько серьезную угрозу для церкви представляло учение Бруно. Не исключено, что при определенных условиях оно сыграло бы роль тезисов Лютера, а то и какого-нибудь «новейшего» завета, которым горячие головы могли попытаться дополнить Новый Завет. Ясно одно, именно после процесса Бруно католическая церковь начала с подозрением и опаской относиться к мировоззренческим новациям. Впрочем, и сами ученые теперь при каждом удобном случае давали церкви понять, что не хуже теологов могут решать вопросы, связанные с Творцом и Творением. Тем самым с обеих сторон всегда находятся люди, готовые раздуть искры от костра, на котором погиб Джордано Бруно.
Юлий Менцин, 16.02.2008
Вокруг Света
